Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Мол - Страница 131

131

Стоя у окна, Ярина и Михайлик опять нечаянно схватились за руки, прислушиваясь к осторожным шагам под окном.

Михайлик даже не взглянул на освещенный луной рембрандтовский образок на стене, в который, собственно, и влюбился несколько ночей тому назад, ибо оригинал привлекал коваля теперь, ясное дело, больше, чем портрет.

Парубок слышал ее дыхание, чувствовал прикосновение руки, видел блеск очей и опомнился тогда лишь, когда совсем близко зашуршали чьи-то шаги по гравию, под самым архиерейским домом.

— На него, вишь, и собаки не лают, — улыбнулась чертова панночка. — Так вот…

— Кто ж это такой влюбленный? — озадаченно спросил Михайлик.

— Искатель сокровищ…

— Таких, как ты?

— Куда дороже! — прошептала Ярина и сжала руку коваля.

Украдкой выглянув из окна, они увидели две тени, что крадучись продвигались вдоль стены дома владыки.

— Кто второй? — спросил Михайлик.

— Марьяна.

— Цыганочка?

— Ты ее уже знаешь?

Приглядевшись, Михайлик и в самом деле распознал тоненький стан очаровательной гадалочки.

Она подвела пана Оврама под окно и тихо молвила:

— Тут.

И подтолкнула Раздобудько к стене:

— Лезьте, паночку.

— Куда?

— В окно, паночку.

— А лестница?

— Нету, паночку.

— Как же я влезу? — И пан Раздобудько, холеный красавчик, остановился у каменной стены в недоумении: столь близка была цель его прибытия в Мирослав, письмо полковника Кондратенко, но взобраться на второй ярус дома панок не мог.

Из того десятка желтожупанников, что полегли сегодня в развалинах монастыря от руки Филиппа и Михайлика, осталось в живых только трое раненых, но пан Раздобудько о катастрофе еще не ведал и себе на подмогу ждал их всех сюда — с минуты на минуту, и ему хотелось, чтоб они подоспели чуть позже, когда бумаги полковника Кондратенко очутятся в его кармане, ибо в конце-то концов кладоискателя привлекали допрежь всего сокровища, а не какая-то сухощавая панночка, которая безотлагательно понадобилась и в Риме, и в Варшаве, и в доме гетмана Гордия Гордого.

Искатель жаждал добраться к панне Кармеле поскорей, ибо должен был торопиться, пока к нему на помощь не подоспели те однокрыловцы, что скрывались в развалинах монастыря.

Да и стража могла тут захватить его очень просто.

Да и собаки где-то вблизи залаяли.

Да и чьи-то неясные голоса уже послышались около архиерейского дома.

Медлить было некогда, и Марьяна дернула за толстую веревку, что свисала из открытого окна до самой земли.

То был, наверное, условный знак, и чья-то рука поспешно выбросила из окна огромный мешок, который, упав к ногам Раздобудько, так его напугал, что пан Оврам чуть не вскрикнул, зашатался, и Марьяна-цыганочка, чтоб поддержать, схватила его за локоть, крепко сжала маленькой, но цепкой ручкой и велела:

— Лезьте в мешок.

— С ума сошла!

— Вас наверх подымут в мешке.

— Я уйду, — сказал Оврам и на шаг отступил от мешка, в надежде сразу же встретиться со своими пособниками-однокрыловцами, которые вот-вот должны были нагрянуть из монастыря.

Но тут залаяли собаки, напав на кого-то, снова тихо заговорили неведомые люди, и все это было возле сада, а может, и в самом саду, а потому несчастный шляхтич рванулся к мешку, влез в него и заскрежетал зубами, когда проворная цыганочка быстренько завязала над его головой мешок и, прикрепив к веревке, шепнула в окно:

— Тяните!

Михайлик и Ярина потянули.

Пан Оврам был не из толстых, но все-таки нелегко было тянуть мешок на верхний ярус дома.

— Зачем мы его — сюда? — чуть слышно спросил Михайлик.

— А мы не сюда! — при лунном свете, лукаво подмигнув ему, отвечала Ярина.

— Куда же?

Ярина промолчала.

Они его уже и от земли оторвали, уж и довольно высоко подняли, но еще немало трудов было впереди, когда Ярина прошептала:

— Довольно!

— Ведь он повис, панна!

— Так надобно! Привяжи веревку к этому крючку.

Только теперь уразумел наконец Михайлик все коварство умысла Ярины Подолянки, и если бы он не был таким неулыбой, то захохотал бы как безумный.

Единственное, что он смог сделать в шальном восторге, — снова предерзко поцеловал ее, эту гордую, никем еще не целованную панну-шляхтянку.

— Прочь! — прошипела она с тихой злобой.

— Сейчас уйду, — покорно согласился Михайлик и… поцеловал ее опять.

— Я убью тебя! — яростно прошептала Ярина, ибо ни вскрикнуть, ни ударить хлопца не могла: под самым окном, барахтаясь в мешке, висел пан Оврам Раздобудько, — Убью.

— Теперь убивай! — радостно согласился охальник и поцеловал ее опять.

23

А внизу цыганочка Марьяна шепотом наставляла обезумевшего пана Раздобудько, который, теряя последний рассудок, вертелся в завязанном мешке.

— Пускай уж поскорее тянут! — рычал Оврам.

— Зацепилось что-то: ни туда ни сюда! И не дергайтесь, пане: бока об стену обдерете.

— Ладно, пся крев! — тихо ругался пан Оврам.

— Не вертитесь, ваша милость: веревка оборвется.

— Пускай, ведьма ты египетская!

— Падать-то высоко! Стража услышит!

— Почему ж не тянут?

— Тише! Кто-то идет.

И паныч ругался уж не так громко — сам себе что-то шептал, словно рак в торбе, а цыганочка предостерегала беспечного искателя приключений и кладов:

— Помолчи, болтун, а то как услышат сторожевые собаки…

— Ладно! — шептал в мешке пан Оврам.

— Ладно, да не очень! — И, подойдя вплотную к висящему мешку, цыганочка пребольно ущипнула несчастного панка. — Они ж, собачищи-то архиерейские… чуть подпрыгнут вверх да прямо сюда зубами… либо сюда! — И Марьяна снова ущипнула так крепко, что там, наверно, появился синяк, а девчонка тихо смеялась, словно дальний ручеек журчал, но от того журчания словно жаром обдало искателя, ибо в голосе цыганочки звучало что-то ведьмовско́е, хоть она будто и успокаивала его в этой беде: — Сидите тихонько! До утра только…

131