Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Мол - Страница 148

148

Заприметив еще издали какого-то немчина, высоченного, здоровенного, в золоченом шлеме, в панцире, что серебром сверкал на солнце, какого-то, видно, рейтарского атамана, Михайлик, боязливый да несмелый, прорубил себе путь к нему, в пылу боя даже не заметив крови, что хлестала из его плеча, бросил коня на рейтара, но проскочил мимо. Рейтар его не видел, и можно было очень просто зарубить врага со спины, но Михайлик тронул коня, чтоб стать с рейтаром нос к носу, и что было силы рубанул чеканом по золотому шлему.

Металл раскололся, что арбуз, треснул с головою разом, а рейтар, зашатавшись и уже умирая, ударил парубка по правому плечу, но промахнулся, и сабля, свистнув, вонзилась в крутую шею Михайликова коня.

Рейтар упал, а наш коваль, обагренный кровью гнедаша и чуя, что падает тоже, перескочил на коня супротивника, который, потеряв хозяина, рванулся мимо Михайлика в тот преопасный миг.

Оказавшись снова на коне, Михайлик вдруг увидел, что борозенковская сотня и косари, среди которых он нежданно очутился, уже теряют последние силы, — и не то чтоб страх его пронял, нет, и не то чтобы подумал он в тот час о спасении своей жизни, — нет, нет, был он еще слишком молод для сего, он просто делал свое дело, для коего привел его сюда Козак Мамай, он крушил врага и старался делать это как можно лучше, только и всего, хоть дотоле ремесла военного не знал, да и не видывал такого никогда, и никогда не рвался в бой, затем что в козаки идти не думал, а считал себя обыкновенным ковалем.

— Бей вражью силу! — кричал он, орудуя чеканом, а как голосок у него был дай боже, громкий, да и показался воинам, попавшим в беду, показался весьма знакомым, ведь немало людей слышали его вчера в комедии на базаре, — вот козаки с косарями невольно и потянулись поближе к нему, и уже все сгрудились вокруг Михайлика, вмиг признав его своим вожаком, который ненароком занял место только что убитого сотника. — За мною! — покрикивал Михайлик; оглядевшись, он смекнул наконец, что дальше пробиваться не стоит, и ринулся с косарями да с остатками борозенковской сотни влево, прорубая путь к мирославским сотням, во главе коих бился с ворогом сам полковник, отец Мельхиседек. Однако то, что увидел он чуть подальше холма, через который они пробивались назад, к своим, то, что Михайлик увидел, принудило его удержать своих людей и снова повести их в самое пекло…

Ибо увидел он там…

10

Увидел там Ярину.

Припав спиной к невысокой скале, она саблею отбивалась от зверюг, что нападали с трех сторон, и давно уж ее убили бы, да у них, видно, был приказ — панну Подолянку захватить живьем.

Валялись рядом с нею на земле коновки — деревянные ведра, в коих разносила панна во время битвы мирославцам воду и вино, и дивом дивным казалось, что доселе не порешила ее пуля иль не проткнула сабля какого-нибудь изувера.

Ее уж ранили где-то, да и убили бы уже, если б среди польских шляхтичей не признал кто-то сию панну, которая привлекала столь пристальное внимание самой конгрегации в Риме, жаждавшей отомстить панне Кармеле за упорство, за измену, за побег. Теперь беглянка была в лапах двух десятков бравых шляхтичей, которые окружили ее, застигнув невзначай, еще там, недалеко от Коронного замка, и оттеснили сюда, под эту скалу, — она была уже почти в руках сих панков, однако схватить ее они никак не могли: каждый из тех родовитых рыцарей, неосторожно приблизившись к украинке, мог, чего доброго, и голову сложить.

Уже стала она белым-бела, Подолянка, уже и сил не хватало, держалась только гневом, лютостью, упорством, кои сегодня и толкнули девушку так безрассудно выйти на поле боя с ведрами вина и воды.

Ярина еще держалась бы, пожалуй, когда б нежданно не увидела Михайлика, что пробивался к ней с косарями да борозенковцами, и почудилось, будто он только примерещился ей, тот голодранец, — она ведь так коварно предала его, оскорбила, с умыслом не признав нынче утром, — ей показалось, что она уже бредит, и Ярина упала без памяти.

Пробиваясь к любимой дивчине, коваль Михайлик тоже подумал было, что это сон, видение, но сон тот удесятерил его силы, и парубок, орудуя чеканом, посылал своего нового коня грудью на ворога, и рубил, и крушил, и ломал противника, и правда, точно во сне, одерживал такие диковинные победы, что и сам в них потом поверить не мог, хотя не очень-то и помнил, ка́к он прорвался к Ярине, ка́к подхватил ее с земли, отбиваясь от во сто крат сильнейшего врага, ка́к перекинул на седло сомлевшую панну, ка́к своим кричал, чтоб поворачивали скорее назад, за ним, прикрывая отход, — смерть была впереди и позади, а сорому — ни там, ни там, — надо ж было вывести из того пекла безоружных косарей, что попали в бой ненароком, с одними лишь косами в руках.

Прокладывая дорогу к видному издали малиновому стягу мирославского полка, Михайлик отбивался от остервенелых желтожупанников, держал на седле еще и панну, по-прежнему беспамятную, однако не забывал и про козацкую сотню, что так и теснилась вокруг нашего ковалика, коему косари да козаки обязаны были своим спасением, хотя сам он и не догадывался, что сослужил им такую службу.

Продвигаясь к своим, Борозенкова сотня хотя и теряла отдельных козаков, но не таяла, а, напротив, росла, оттого что приставали к Михайликовым воинам, отбившись от своих, все, кто головы сложил бы в этом пекле, кабы не Михайлик с товарищами, что тут и там появлялись нежданно в стремительном движении сквозь линию осады.

Однокрыловцы все дальше и дальше отступали от Коронной башни, и в городе опять, далеко где-то за пожаром битвы, зазвонили во все колокола, и желтожупанники да паны ляхи с татарами и наемные сербы, угры да немцы со всеми своими слугами пятились, отходили, падали, а когда вдруг, не выдержав натиска Мельхиседека с полком, Мамая с посполитыми, коих он повел в баталию, и той сотни, что так нечаянно возглавил коваль Михайлик и что так выросла, пока пробивалась к своим; когда вдруг там и тут вражьи лавы зашатались, дрогнули, подались, а разрозненные части мирославцев вновь соединились и с криками: «Слава! Слава! Слава!»— погнали ворога дальше, замолкли в тот миг и вражьи пушки, и ядра уже не летели в город через узкую горловину Красави́цы.

148