Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Мол - Страница 163

К оглавлению

163

— Гав-гав! — слыша свое имя, отозвался Ложка из-под стола.

— Чего тебе, друже? — спросил Козак Мамай.

Да Ложка не ответил, только с явным укором посмотрел на своего владетеля.

— Борща и тебе?

— Гав-гав! — обрадовался Песик.

— Подохнешь, Ложечка! — отвечал ему хозяин, а все же кинул под стол кусок наперченной баранины.

Но пес, понюхав, отскочил и зарычал в испуге.

— Даже собака…

— Боится!

— А немец не подохнет все-таки, — не отступал алхимик. — Они — вояки бывалые!

— Чего спорить? — грызя твердую от уксуса баранину, вмешался Мельхиседек. — Поймали же наши девчата двух рейтаров? Можно испробовать. — И владыка трижды хлопнул в ладони: — Отче Зосима, эй!

Куцый монашек тут же выступил на середину куховарни из угла, где он стоял, или, как он сам торжественно выражался, «присутствовал», дожидаясь распоряжений.

— Приказывай, владыко, — склонил голову монашек.

— Как там немцы?

— Молчат.

— Оба?

— Как в рот воды. Один. В рот. Воды.

— А другой?

— Дурня…

— Что — дурня?

— Строит. Тот. Другой. Долговязый. Дурака валяет.

— Вот и приведи сюда — того, другого. Да поживее!

Куценький чернец поклонился его преосвященству и медленно вышел.

Прудивус поднялся.

— Нам пора в путь, — сказал он, и лицедеи, все трое, сложив ладони у груди, подошли к архиерею под благословение.

— С отцом ты уже простился, голубь? — И архиерей, оттягивая минуту расставанья, не благословил, а лишь положил ему руку на плечо. — Ну?

— Нет, владыко, — и голос Тимоша задрожал. — Не прощался я с батеньком…

— А когда же? — И пан полковник, беседуя, отводил его подальше от печи и от любопытного уха лицедея Данила Пришейкобылехвбста.

— Не хочет он меня, вертопляса презренного, видеть, ваше преосвященство. Не хочет…

— А ты знаешь, Тимош… голубь тот, Омельков… прилетел! Без письма прилетел! Голубь!

— Знаю, владыко, — ответил наконец Прудивус, отрываясь от невеселых мыслей.

— Оставляешь отца в такую горькую годину?

— Я ему теперь еще более опостылею: двое сынов затянуло… любимых! А фигляр, его позорище, живой?! Нет!.. Надо уходить!

— Так слушай же… — И пан полковник, отойдя с Тимошем в сторону, наскоро поведал ему про написанное им послание к простым людям Украины и, поручив ему несколько важных военных дел — к верным народу полковникам киевскому и черниговскому, к неизвестным спудею каким-то селянам, козакам и священникам, которых следовало наведать по дороге в Киев, просил кое-что передать и ректору Киево-Могилянской Академии, преосвященному Иоанникию Галятовскому, давнему и надежному стороннику Москвы, с коим отец Мельхиседек водил тесную дружбу — еще со времени своей козацкой жизни.

Все это парубку владыка втолковывал весьма поспешно, он уж хотел было и благословить их в путь, да приметил, что от спудейских кунтушей поднимается пар.

Они были еще мокрехоньки от дождя, бродячие лицедеи, и на крашеном полу от каждого их шага оставалась лужица.

— Переоденьтесь в сухое, хлопцы, — предложил архиерей.

— Ночь теплая, преподобный отче, — отказался Иван Покиван. — Да и на верзилу сего, — кивнул он на Прудивуса, — сразу одежины и не подберешь.

— Дам ему свой жупан запорожский.

— Однокрыловцы ж его, владыко, в том жупане сцапают мигом, — возразил коваль Иванище. — Они ведь за милую душу запорожцев сажают на кол.

— А коли надеть кунтуш?

— Из кунтуша — тоже вон душа! — отозвался Козак Мамай.

— Нам бы их так переодеть, чтоб родная мама не признала, — в раздумье молвил пан сотник, а Явдоха согласно закивала головой. — Чтоб никакая нечистая сила не прицепилась к нему на том берегу… — И добавил, подумав — Может, переодеть бы его… в попа?

— Сей недостойный спудей, — укоризненно заметил Данило Пришейкобылехвост, — он еще и школы поповской не кончил. Как же можно!

— А вы его — своей архипастырской рукой, владыко! — подал совет Иван Покиван.

— Грех! — отказался епископ.

— А не перерядить ли нам его, — заговорил Михайлик, — в немецкого рейтара?

— Ого! — удивился Мамай. — Всюду пройдет, и никому невдогад… Ну-ну!

— А двух товарищей своих, — добавил Михайлик, — пускай ведет как полоненных мирославцев.

— Где же мне взять немецкий шелом? — не слишком обрадовавшись такой, как мы теперь сказали бы, перспективе, спросил Прудивус. — И забрало? И панцирь? И наколенники? И щит? Не грабить же убитых.

— Вы ведь, владыко, приказали кинуть в темницу двух живых немцев? — напомнил полковнику новоиспеченный сотник.

— Их сейчас приведут сюда, — подтвердил епископ, и все умолкли, дожевывая твердую баранину и поглядывая на дверь.

28

— Баранина не больно уварилась, — лениво перемалывая мясо щербатыми зубами, промолвил Иван Иваненко, алхимик.

— В крепком уксусе ей и не увариться, — объяснил Козак Мамай. — Такая уж это снедь.

— Жестковата баранина… — отозвался и коваль Иванище.

— Разве ж то не свинина?! — так и вскрикнул Михайлик и закашлялся, поперхнувшись мудрым борщом.

— Кто же станет варить в козацком борще свинину?

— А откуда же эта баранина? — бледнея, спросил пан сотник.

— Зарезали сегодня барана прездорового, — отвечал алхимик.

— Какого барана? Уже не того ли, что утречком…

— …Под окном у панны Подолянки… — подхватил, точно в мыслях читая, Козак Мамай.

— …Нашли в мешке?!

— Хорош был покойник, — потешаясь над паном сотником, разгладил усы Козак.

163