Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Мол - Страница 79

— Отчего они смеются? — спросил пан бог.

Святой Петро лишь недоуменно кашлянул.

Не хотелось ничего угадывать.

Ибо все еще было впереди, ибо представление, как и вся наша повесть (со всеми ее похождениями), еще только начиналось.

ПЕСНЯ ВТОРАЯ, ТОЖЕ НЕ БЕЗ ПРИКЛЮЧЕНИИ

1

— Начинаем! Начинаем! — прозвенел над базаром уже знакомый нам голос косматого ловкача Ивана Покивана, который сразу и скрылся куда-то, оставив на подмостках пана Стецька и хлопа Климка.

Климко, гибкий, высокий, пригожий, остроумный и проворный, держал за плечами здоровенный мешок, а в нем билось и неистовствовало что-то живое и сердитое.

А у пана Стецька все было круглехонькое: и мысли, и дела, и чрево, как большущая тыква. Без шапки лысая голова была похожа на тыкву поменьше. Щеки выпирали, что арбузики. Плечи как толстенные ляжки молодицы. Только шея у пана была непомерно тонкой, журавлиной, а на обрюзгшем лице торчал острый лисий носик, коего кончик даже чуть шевелился, и, почитай, всем этим Данила наделил бог, а не уменье Прудивуса размалевывать лица своим товарищам.

Бросив на Пришейкобылехвоста лукавый взгляд, Тимош Прудивус улыбнулся, но смешинку спрятал, ибо действие должно было вот-вот начаться, и он положил на пол свою прыгающую торбу, смешливо наблюдая, как Стецько спускает с плеча тяжелый и большущий мешок, который он еле приволок сюда.

Тимош Прудивус хорошо знал неверную душу товарища, его норов на подмостках, меру его лицедейского уменья и дарования. Он партнера недолюбливал, ибо сей кругленький спудей, назойливый, пронырливый, был скряга и стяжатель, потому-то и нес у лицедеев обязанности скарбничего, добытчика и кормильца, и кичился своей должностью, пытаясь подавить превосходство Прудивуса, — вот они и не ладили не только на подмостках, но и дома, во дворе Насти Певной, где поселились при шинке, и это служило причиной того, что Климко потешался над паном Стецьком и подстраивал товарищу нежданные для партнера презабавные пакости — с особым удовольствием, и Данило всякий раз, не ведая заранее, что ему сегодня готовит Прудивус, от страха перед ним дрожал, как телячий хвост.

Краткий миг молчания перед началом действа миновал, и Климко-Прудивус, искоса глянув на свой подпрыгивающий мешок, в коем что-то люто барахталось и мяукало, низко поклонился мирославцам.

2

— Живы ли, здоровы, люди добрые? — нечеловеческим басищем проревел Прудивус.

— Живы ли? — учтиво повторил, обращаясь к толпе, и Данило Пришейкобылехвост, но поклонился одному пану Пампушке, коего он только сейчас заметил, еще не сознавая своего сходства с ним, и сразу испугался: не влипнуть бы с этим паном обозным в какую беду.

Но пан обозный, как обычно бывало, отвернулся, не ответив.

А Климко переспросил:

— Жив ли? Ни туда ни сюда. Как у черта на рогах…

— Не у т-т-тебя, хам, а у п-п-пана спрашиваю, — заикаясь, как ему и велел Прудивус, уже напуганный недобрым предчувствием, огрызнулся пан Стецько.

— Я сам себе пан, — засмеялся Климко и сунул руки в карманы рваных штанов.

— Ты, хам, пан себе, а я пан — тебе, — назидательно и не без гонора сказал Стецько. — Вот почему т-т-ты должен меня слушаться, хлоп. Ты — меня!

— Слушаться так слушаться, — смиренно согласился Климко и, затевая, видимо, какую-то пакость, аж задрожал, даже в глазах чертики забегали, даже преогромные усищи ощетинились, а его лицо, гибкая фигура и все в нем было таким человечным и для ока зрителя приятным, что каждому хотелось, чтоб глянул лицедей и на него, и на меня, а то и на вас, мой строгий читатель. — Приказывайте, милостивый паночку! А? — И Климко поклонился пану Стецьку, скинул драную шапку-бирку, что «травой подшита и ветром подбита», и спросил: — А вам не жарко?

3

— Ж-ж-жарко, хам, — утирая катившийся градом пот, ответил пан Стецько.

И, переведя дух, приказал:

— В-в-возьми-ка, х-х-хам, э-э-этот м-м-мешок на плечи! — и указал на свои огромнейший мешок. — Только не лапай.

— У меня есть что нести, — и Климко, наклонясь, пощупал свой мешок, который, ни на минуту не утихая, прыгал и мяукал.

— Бери, бери! — рассердился пан Стецько. — Не носить же мне тяжести самому.

— Так ты еще и лодырь?

— Я — пан, — пожал плечами Стецько. — Возьми, возьми!

— Я ж тебе не холоп.

— Ну так работник.

— Я не нанимался к тебе.

— Вас и черт не разберет: все вы драные, все голодные, все злые. Так вот я и не знаю, крепостной ты или наймит.

— Ни то ни се.

— Я, может, и нанял бы тебя, да не знаю твоего норова. Ты смирный?

— Сметана отстоится на голове, такой смирный.

— Тогда бери мешок.

— Неужто я уже нанялся?

— Все равно. Я — пан. А ты — хам! Вот и хватай мой мешок. Тащи! — И только тут почтенный пан Стецько заметил, что в мешке у Климка барахтается что-то живое. — Что там у тебя? — любопытный ко всему, спросил он.

— А ты купи.

— Что купить?

— Кота в мешке.

— А ежели это не кот?

— Мяукает. Разве не слышишь?

— Не слышу.

— Ты и не можешь слышать: ведь это лисица.

— Живая?

— Живехонькая.

— Рыжая?

— Рыжохонькая! На шапку…

— Мне как раз и надо — на шапку, я свою сегодня потерял… А без шапки козаку не прожить. Покупаю!

Но тут кот в мешке, того не ведая, что он уже не кот, а лисица, из коей должны сделать шапку, страшно замяукал и испортил Климку выгодную сделку.

— Мяукает твоя лиса, — радуясь своей проницательности, отметил пан Стецько.

— Мяукает, — не спорил Клим. — Ежели не хочешь купить, давай меняться! — И Климко, принюхиваясь да приглядываясь, хотел было пощупать большущий мешок пана Стецька. — Так меняемся?